Рассказ Блокадника

Давно хотел побывать в Петербурге. Мечтал посмотреть архитектуру города, площади, фонтаны, мосты на Неве и, особенно, хотелось побывать в Петропавловской Крепости. И вот, наконец, я здесь. Двенадцать часов на автобусе и три дня на экскурсии в бешеном ритме.
Петербург встретил меня дождливой, промозглой погодой. Небо закрыто грозовыми тучами и казалось, ещё немного и вот-вот пойдет дождь, испортит мне все настроение. Побывал везде, где хотел и, только успевал переводить дыхание от увиденного.
Самое странное, что меня никак не покидало ощущение де жа вю, словно когда-то давно я уже жил здесь, только тогда в Петербурге было меньше новостроек.
Была незабываемая поездка на катере по каналам Невы, с необычайными видами соборов, и старинных построек. Но я все еще не посетил Петропавловскую крепость, а в обзорную экскурсию она не входила. После прогулки на катере, я договорился с экскурсоводом о том, что сделаю это самостоятельно. Конечно же, я много читал о Петербурге и сейчас был уверен, что не заблужусь.
Добрался я, и впрямь, легко. Так, как будто меня вели какие-то воспоминания.
Вот она крепость и, одновременно, пересыльная тюрьма для каторжников. Здесь похоронены великие цари России. Есть казематы, в которые мне так и не удалось попасть, и самое главное пушка, стреляющая ровно в полдень. Обойдя всю крепость и посмотрев лишь визуально на все памятники, находящиеся внутри ее стен, двинулся к выходу. По дороге встретил пожилого мужчину, решил спросить, как добраться до ближайшей станции метро.
И неожиданно для себя у меня вырвалось:
- А вы коренной Петербуржец? Расскажите что-нибудь о блокаде вашего города.
Старичок словно ждал от меня этого вопроса. Не знаю почему, но он сразу же ответил:
- Да, я родился и вырос здесь. В блокаду мне было десять лет. Если хочешь, я расскажу тебе одну историю так, как не было написано не в одном учебнике, без красивых слов и картинок, страшную реальность блокады глазами мальчишки?
На секунду оторопев от услышанного, я сказал:
- Да, конечно! Я очень хочу услышать всё!
- Тогда слушай. Ты первый, кому я готов рассказать всю боль. Не знаю, почему, именно тебе, но вижу у тебя добрые глаза и есть желание послушать старика. И он начал свой рассказ.
Было видно, что ему даже не приходилось ничего вспоминать, ведь прошло уже столько десятков лет, но он помнил все, как будто это было вчера. И наверное существовала какая-то закономерность в этой встрече, так как мы встретились именно в день начала блокады.
…Был сентябрь сорок первого года. Пасмурный и ненастный день, такой же, как и сегодня, воскресное утро.
В одночасье появились немецкие самолеты, и началась бомбардировка. То там, то здесь вспыхивали, словно свечки дома и рушились под основание.
Вой сирен оповещал город о нападении, но многие даже не успели проснуться и выбежать из домов.
Моя мама, взяв в охапку меня и младшего годовалого братишку, выбежала на улицу и побежала в бомбоубежище.
Впервые мне было страшно и в тоже время непонятно, что происходит вокруг.
Взрывы, кругом бегали люди, и город стал похож на муравейник, который подожгли.
Были раненые и убитые, взорванные трамваи и лошадиные повозки, все горело вокруг.
Мы сидели в бомбоубежище и пытались отойти от шока, плакали дети.
Налет продолжался еще несколько часов, и вдруг все стихло, словно ничего и не было до того.
Мы поднявшись наверх и, ужас охватил всех, когда увидели, что осталось после нападения.
Горы мусора на месте, где недавно стояли дома, хаос, и объявление диктора по ретранслятору о том, что Петербург взят в кольцо блокады...
Каждый день стал борьбой за выживание. Запасы продовольствия в городе постепенно стали истощаться.
И появились огромные очереди за хлебом, мукой и пшеном. Пайки начали урезать вдвое, и начался голод.
Подходила зима, жестокая русская зима с сильными морозами и продувными Питерскими ветрами, пронзающими до костей.
А бомбардировки не прекращались ни на один день.
Мама брала последнюю муку, которая у нас была, смешивала с древесными опилками, пекла из этого "теста" лепешки.
Они были противные, несъедобные, но что оставалось делать? ...голод - не тетка.
Младший братик стал совсем худенький, его глазки и так были, словно пуговки, а сейчас провалились ещё глубже.
Скоро у мамы от недостатка питания пропало молоко, и ей нечем стало кормить малыша.
Еды у нас почти не было, но мама старалась накормить нас хоть чем-нибудь.
Она разминала с водой черный хлеб, давала его нам по чуть-чуть, но разве это была еда...
Сидя возле колыбельки, она смотрела на моего братишку и тихо молилась.
Он молча смотрел на маму, словно понимая, что еды нет. Лишь время от времени хныкал и тянул ручки.
В тот памятный день, мама также сидела возле его кроватки и, в горьких своих раздумьях, вытирая слёзы, смотрела на притихшего малыша.
Затем она встала, наверное, решив покормить его размоченным хлебом, на несколько секунд отошла от кроватки.
Братишка, вдруг, резко и непривычно громко вскрикнул. За доли секунды мама уже была рядом с ним.
Он лежал с широко открытыми глазами, исхудавший, обессилевший и бездыханный...
Мама склонилась над колыбелькой и громко навзрыд заплакала, прижав к себе малыша.
Она плакала долго, а потом уснула, так же, не выпуская его из своих рук.
Прошло несколько часов. Я подошел к ней и попытался разбудить, потеребив за плечо. Но мама не отозвалась.
Отцепив ее руки от кроватки, почувствовал как, они холодны.
Умерла от разрыва сердца, констатировал врач. Вот так я и остался один на один со своим горем.
Отец был на фронте, и мы уже давно не получали от него писем. А родственников всех убили еще в начале войны.
Погрузив тела на санки. Я двинулся в конец города, туда где было общее кладбище для погибших.
Я шёл, словно в караване, передо мной и сзади шли тоже люди с санками и покойными родственниками или соседями.
Кое-где ещё дымились полуразрушенные дома, а после бомбёжки на улице были трупы - их не успевали убирать...
Похоронил я маму и братика рядом, среди череды из тысяч крестов и холмиков.
Я поклялся на их могиле, что выживу и доживу до старости в родном городе.
Потом были страшные годы голода, работал на заводе помощником станочника, и вот - дожил до снятия блокады.
В тот момент, когда старик закончил свой рассказ, он, вдруг, резко вздохнул, словно желая набрать побольше воздуха и перевести дыхание.
Его глаза были полны слёз. Он, видимо, так долго скрывал их глубоко внутри, вдруг, в одночасье они вырвались на свободу.
Дрожащей ладонью он вытирал слёзы и вздыхал, видимо, всё ещё находясь под впечатлением своих воспоминаний.
Почувствовав какую-то неловкость и, сам едва сдерживая слёзы, я стал прощаться со стариком.
- Спасибо, батя! За твой рассказ, за то, что выжил в этой страшной войне, за то что ты просто есть.
Мы обнялись и, попрощавшись, я пообещал что еще вернусь в Петербург и, обязательно, так же, случайно встречусь с ним. И мы пошли в разные стороны. Я шёл к автобусной остановке, ещё и ещё раз мысленно возвращаясь к рассказу старика, который жил ради тех, кто не смог дожить до этих дней вместе с ним.
(с) mause
http://proza.ru/2009/05/30/116