«В моём доме перезвучало всё»

Дмитрий Урюпин в девяностых работал ведущим на радио, раскручивал артистов и организовывал концерты, в 2000-­х делал аудиоспектакли с профессиональными актёрами, а сейчас занимается саунд­дизайном для кино и компьютерных игр:  придумывает и делает всю звуковую дорожку, за исключением композиторской работы.

Мы попросили Дмитрия рассказать об этой не самой заметной, но важной части фильма — той, что создаёт его настроение.

Звук — «мускулы» фильма

— Я бы начал со своей любимой фразы по поводу звука в кино — Джим Джармуш говорил, что любой фильм надо посмотреть с закрытыми глазами, чтобы оценить его мускулы. Лучше него не сказал никто.

Люблю работать с фестивальным кино, со студенческим, в том числе и потому, что там встречается больше хороших идей, а я привык, чтобы работа доставляла удовольствие. В фильмах с большим бюджетом есть разделение труда: один записывает диалоги, другой подбирает шумовые эффекты, третий сводит, но если это фильм попроще, то тебе приходится делать всё самому.

Мой день начинается на съёмочной площадке, и эту часть я не очень люблю: в ней не так много творчества — повесил актёрам микрофоны­петельки, и следи за уровнем звука.

Дальше начинается студийная работа: неудачные диалоги надо переписать, и это уже озвучание, где ты работаешь с актёром, чтобы он голосом попал в движение своих же губ на экране. Тут надо повторить настроение.

Самый творческий, самый красивый и эффектный момент — это звуковой дизайн: поиск звуков, создание новых нереальных эффектов, голосов несуществующих персонажей. И наконец, сведение вместе с музыкой, чтобы работа звучала гармонично и приятно.

Скрип половицы — хит

— В моём доме перезвучало всё: я записал звук каждого открывающегося шкафа, каждого стола, каждого окна и двери, чтобы рано или поздно всё это применить в озвучке. На книжной полке лежит крупная, в несколько кулаков, еловая шишка из Беловежской пущи. Я использовал её, чтобы озвучить сцену, где девушка, обхватив ствол сосны, крутится вокруг. В идеале шуршание коры надо записывать в лесу, но тогда была зима, и ехать куда­то за город, перебираться через сугробы не хотелось. Оказалось, что если прокрутить шишку в руке, то звук будет очень похож на шелест коры — так и я сделал.

В другой раз, когда нужно было записать шаги по осеннему бульвару, я набрал на улице два мешка листвы и просто ходил и прыгал по листьям в разной обуви у себя в студии.

У вас в Сергиевом Посаде есть потрясающая с точки зрения звука ротонда в парке «Скитские пруды». Там такое эхо, что мимо пройти, не записав его, просто невозможно. Коллеги потом слушали, и никто не мог догадаться, что это такое. Даже увидев фотографию ротонды, они верили с трудом, что это не эффект, а реальный звук.

Пока что эта запись лежит у меня в архиве и ждёт своего часа, но некоторые идут в работу сразу. Один такой звук я нашёл в столице Марокко — Рабате. В подъезде дома, где я остановился, необычно гудели перила, и вот однажды тихой ночью, рискуя нарваться на гнев жильцов, я записывал эти глубокие колебания. Почти моментально, уже в Москве, этот звук пошёл в фильм и стал фоном для сцены с похищением людей.

Родом из «Звёздных войн»

— По сути, весь современный саунд­дизайн, каким мы его знаем, вырос из «Звёздных войн». Этот фильм вообще оказался переломным для кинематографа, с него началось то, что мы называем продюсерским кино. Лукас, сам того не желая, во многом обрушил авторское кино, запуская эту громадную машину — стандарт кинопроизводства.

Это была работа совсем другого масштаба. Сценарий переписывался несколько раз, больше года разрабатывались декорации и модели для съёмки, не меньше года саунд­дизайнер Бен Бёртт придумывал всю звуковую среду — вплоть до дыхания Дарта Вейдера, пронзительных бластеров, рёва Чубакки.

Но и до этого саунд­дизайн, конечно, существовал, и были знаковые люди вроде Джека Фоли, который ещё в двадцатых первым оценил важность маленьких звуков — шуршания одежды, вздохов, звякания возвращённой на телефон трубки. С тех пор в киношном жаргоне все эти звуки так и называются — фоли.

Звук часто срабатывает в нехарактерном контексте. Я несколько раз переслушивал сцену обожаемого мной Хаяо Миядзаки в «Унесённых призраками», где мальчик сдувает с ладони воображаемые чары, но при этом раздаётся не что­-то лёгкое, а сухой звон глиняных черепков. В его же «Авиаторе», если прислушаться, нет шума самолётов, а весь звук лопастей создают актёры своими голосами.

В России одним из тех редких режиссёров, кто вмешивался в создание звука, был Гайдай. Многие знают яркий и простой пример — в киноновелле «Вождь краснокожих» трясут пацана, при этом за кадром звенят монетки, которых у того явно не было.

Шумит не по­нашему

— Иногда в фильмах используют «звуковые консервы», заранее записанные библиотеки. Редко, но порой доходит до смешного, когда ты слышишь массовую сцену — например, звук площади, — но понимаешь, что её участники говорят не на языке фильма.

Есть ли национальные школы звучания? Не знаю. На мой взгляд, хорошее кино с проработанным звуком всегда звучит адекватно. Возможно, американское продюсерское кино склонно к вау­-эффектам, и в нём много своих вымышленных фантастических вселенных — всё это делает звук более жёстким и напористым. Но правило работает не всегда — тот же замечательный оскароносный фильм «Зелёная книга» звучит так, как мог бы звучать фильм Антониони.

В сериалах звук бывает попроще, но тоже есть исключения. Скрип ворот атомной станции, с которого начинается сериал «Чернобыль», — это прекрасный звук, и сам сериал в плане аудио проработан очень хорошо.

В России ещё несколько лет назад с саунд­дизайном всё было довольно грустно, но сейчас дела выправляются, как бы мы ни относились к самим фильмам.

Я бывал в студиях, где пишется звук для них. Всё становится понятно даже по тому, как построена студия — она выглядит так, как дом, который люди строят, чтобы жить и умереть в нём. В плане аппаратуры тоже всё безупречно. Технически и творчески звук в нашем кино шагнул вперёд, и это радует — теперь осталось дождаться, когда вслед за звуком наберёт силу и содержание самих фильмов.

Владимир Крючев