Он говорил, что никогда не рифмовал без повода, просто так. Когда с женой Светланой открыл школу авторской песни, моментально ставшую гораздо большим, чем просто кружок песен под гитару, — стало ясно, что это его детище тоже совсем не просто так.
Теперь нам придётся привыкать говорить о Владимире Цывкине в прошлом времени: его не стало в июле 2019го. Предстоит понять, сколько он сделал для города, где, казалось, его знали все.
Сердце музыканта остановилось в реанимации одной из московских больниц, и тому предшествовали несколько неспокойных дней. Они встревожили многочисленных друзей по всей стране. Бардовские фестивали «Журавлиная родина» сделали их со Светланой фигурами всероссийского масштаба — но их, казалось, куда больше занимали проблемы сергиевопосадской школы авторской песни.
Пробежимся кратко по его биографии: отец — конструктор с ЗОМЗа, мама — уважаемый в городе врач; затем музыка, учёба в Ленинградском кораблестроительном институте, начальник цеха на ЗОМЗе, комиссар Загорского спасательного отряда в разрушенном землетрясением Спитаке, и в 48 лет — студия авторской песни, ставшая делом его жизни.
Когда в 2005 году Владимир Цывкин представлял свою единственную книгу, да и ту в прозе, то говорил, что было дело — выкинул он однажды целую тетрадь стихов, посчитав их незрелыми. Но до нас дошли его уцелевшие «рифмованные мысли», как сам автор их назвал. С ними и предлагаем познакомиться — они о двух городах, ставших близкими Владимиру Романовичу.
Возвращение в Питер
Весна.
Я стою на мосту, на Дворцовом.
Льдина между «быками» притёрлась враспор.
Замерла. А трамваев колёса — подковы
перестуком неспешный ведут разговор.
Нет, не вам, — отвечает волненьем Нева.
Нет, не то, — вторит эхо под невским мостом.
Нет, не вы,— говорит диабаз мостовых,
думы-то, думы — те думали, думали.
А на стрелке людская волна
окружила одну из Ростральных сестёр.
Старый Волхов, уставший от зимнего сна,
с молодою Невою ведёт разговор.
Всё слова — закипает волненьем Нева.
Хохотом вторит эхо под невским мостом.
Нет не вы, — говорит диабаз мостовых,
думы-то, думы — те думали, думали.
Лит из меди уральских печей
бомбардир, навсегда осадивший коня.
Дело чтил, а не мёд пустозвонных речей,
и теперь с укоризной глядит на меня.
Это вам, — говорит он, — в граните Нева.
Мы для вас не бросали на ветер слова.
Годы шли, но о благе российской земли
думы-то, думы — те думали, думали.
Путь изведан. И вот я на Охте.
Всё в порядке, усталости нет и следа.
Мой сосед будет ахать и охать:
он сегодня впервые приехал сюда.
Посвящение проспекту Красной Армии, потерявшему своё деревянное резное лицо, и дому № 23 по улице Кооперативной.
Разбирали дом в Загорске.
Деревянный старый дом.
Стон издав, ломались доски,
Превращаясь в хлам и лом.
Ах!.. наличник кружевами,
Ух!.. крыльца резной убор.
Полезайте в печь дровами
В лучшем. В худшем — на костёр…
А когда-то в дом стучались
По делам и просто так,
И стоял тот дом-красавец
Всеми окнами на тракт.
Много знали его стены.
Нам спросить — им рассказать!
Был он необыкновенный…
Кто велел тот дом сломать?
Может быть, Иван Васильич?
Шуйский, Пётр, Павел даж?
Всё цари, а не решились —
Не пришла такая блажь!
И сегодня, право, тошно,
Коромыслом если дым,
Рушит если кто нарочно
Предков тяжкие труды…
