Имя Леонида Бородина стало известно в конце 80-х годов по публикациям в журналах "Юность" и "Наш современник". Он лауреат нескольких международных премий за книги, вышедшие за рубежом. В советское время писатель отсидел два срока — 10 лет за свои политические убеждения.
Он долгое время возглавлял литературно-публицистический журнал "Москва".
В 2011 году, в конце ноября, Леонид Бородин скончался от обширного инфаркта. Совсем недавно я узнал, что он был похоронен у нас, в Сергиево-Посадском районе.
В 2004 году я встречался с Леонидом Ивановичем. Подготовил с ним интервью для литературного альманаха. К сожалению, то издание не вышло в свет и статья так и осталась неопубликованной.
Сейчас, накануне пятой годовщины со дня смерти писателя, с согласия его дочери Елены Бородиной мы публикуем выдержки из "старого" интервью, в котором он рассуждает о времени, о русской культуре, о секретах писательского мастерства.
— Леонид Иванович, чем для вас лично является журнал “Москва”?
— В 1987 году я освободился из лагерей. Уже тогда было понятно, что смута в нашей стране в самом разгаре. То, что это не реформы, для меня было совершенно очевидно... И я год-два болтался в Москве без толку, пока меня не пригласил в журнал тогдашний главный редактор “Москвы” Владимир Крупин, который к тому времени сформулировал более или менее определённые позиции: государственность, православие, ориентация на традиции великой русской литературы. Журнал оказался для меня своеобразной точкой отсчёта. Поначалу это был просто “притык”. Потом, по мере отработки и формулировки позиций, стало определённым делом — таким бастиончиком защиты от смуты. К сожалению, энергия распада была настолько сильна, что рушились социальность, культурное пространство.
Как человек, трижды судимый и дважды отсидевший по политическим мотивам, я по идее мог бы благословить такой процесс, поскольку благодаря ему я оказался на свободе, иначе вряд ли выжил бы — срок ведь был большой. Но, тем не менее, я чётко осознаю, что смута разрушительна, а значит, отрицательна. И выходить из неё нужно с боем.
К сожалению, влиять на ход событий нынешние издания не могут. В то же время никто не знает, “как наше слово отзовётся”. Каждый должен делать то, что ему предначертано судьбой, и делать хорошо. Пусть даже это и такое небольшое дело, как литературный журнал.
— Можно ли считать “Москву” журналом славянофильским?
— Я всегда с осторожностью относился к слову “славянофил”. Его происхождение не совпадает с русизмом, в котором обвиняли меня и моих товарищей в советское время. Вспомним, к примеру, докладную Андропова в политбюро, смысл которой сводился к усилению борьбы с русизмом как с главной опасностью для Советского Союза.
На начальном этапе своего развития славянофилы выступали за культурное единение всех славян. Сегодня об этом речь не идёт. Дай Бог нам выжить в том виде, в котором сейчас находимся. Другое дело, когда мы говорим о западниках и антизападниках. Здесь заметен некоторый антагонизм. Сейчас позиции Запада проявляются во всей своей полноте и сущности. Впрочем, “Запад” — не совсем уместное слово, потому что речь идёт в основном о США. У Запада своих проблем хватает. А поскольку по всему миру идёт активная агрессия американской цивилизации, то и у нас смелеют люди, воспитанные на начатках знания о принципах демократии Вашингтона и Линкольна, а точнее, о благах этой демократии.
Допустим, сын какого-нибудь высокопоставленного советского чиновника, в отличие от сына человека из народа, получил возможность съездить на Запад. Всё — он уже нигилист! В коммунизм он уже не верит, на Западе люди живут лучше. Он уже циник. Информационно такой человек силён. И вот этот человек совершенно естественно для себя раз и навсегда усвоил, что его родина, его Россия — исторический недоумок. С начала времён и до сегодняшнего дня наша история — сплошные недоразумения, неудачи, отставания, рабство, отсутствие свободы...
Если всё что не любишь вынести за скобки, что у такого человека останется? Природа, берёзки? Вряд ли, ведь в Швейцарии красивее. Что можно любить, если история для тебя противна, неприятна, некрасива, неинтересна? Народ? — быдло, вечный раб, который то под этими, то под теми... Ничего в скобках не останется, потому что вся душа его уже там… И насколько этот человек энергичен, настолько он и влиятелен в утверждении своей нелюбви и пустоты. И ельцинский период показал, как можно быстро и эффективно разрушать, руководствуясь одним лишь пониманием, что Россия — историческое недоразумение.
— Что такое русская культура?
— Русская культура пронизана, прежде всего, духом православия. И совсем необязательно, чтобы художник или писатель при этом был верующим и русским по национальности. Но если человек вошёл в русскую культуру, зажил ею, то он непременно ощутит присутствие в ней православ-ной составляющей. Трудно говорить о русской цивилизации, совсем неправомерно говорить о советской, поскольку 70 лет цивилизации не живут, но говорить о православной цивилизации нужно и правомерно. Хороша она или плоха, но это бытие.
У каждого народа есть литература, но только у нас есть русская литература.
Я очень люблю Голсуорси. Находясь в заключении, я добросовестно, не торопясь, прочёл полное собрание его сочинений. Такая картинка: допустим, собираются где-то на веранде джентльмены и начинают разговор — совсем как “вечные русские мальчики”, ведущие “вечный русский разговор”. И вот беседа доходит до какого-то момента, когда должно открыться что-то значительное, сокровенное. Но в это время сообщается, что пошёл дождик, и все с веранды уходят. В отличие от Голсуорси Достоевский, если уж начал, то прокапывает до такой глубины, что просто в ужас приходишь. Никто не сказал более горького о России, чем Фёдор Михайлович. Только мы всегда отмечаем, кто говорит это от любви, от боли, от сострадания, а кто со злорадством, радостью, восторгом...
— Бывший редактор журнала “Москва”, замечательный мастер прозы Крупин, отказался принять литературную премию им. Льва Толстого, объясняя своё решение тем, что Толстой был отлучён от церкви...
— Владимир Николаевич Крупин исповедует определённый радикализм мышления, он хочет договорить до конца определённую идею. Не будь он светским человеком, да к тому же ещё и писателем, то его путь в монахи.
Но поскольку туда ему заказано, то он постоянно находится, и будет находиться, в некоем противоречии. Вот Крупин объявляет, что литература — это вред, что писатели создают образы уродов и писать нужно о реальном.
И он действительно начал следовать своему правилу. Но уже через какое-то время принёс повесть о любви... Тем самым как бы отступил от принципов...
И в этом противоречии ему пребывать. Всякий, кто всерьёз задумывается о роли литературы в обществе, безусловно, будет находиться в разных стадиях подобного противоречия. И я проходил и прохожу через это. Иногда у меня возникают большие сомнения в значимости литературы в истории, вообще в жизни...
— Журнал “Москва” был первым, кто напечатал “Мастера и Маргариту” Булгакова. Исходя из нынешних позиций, может ли в принципе в сегодняшней “Москве” быть опубликован роман подобного уровня? Или, скажем, произведения Виктора Пелевина?
— Всё-таки Пелевин и Булгаков — очень разные писатели. При всём моём очень осторожном, мягко говоря, отношении к “Мастеру и Маргарите”, я не могу не отметить другие булгаковские вещи — “Белая гвардия”, “Театральный роман”. Михаил Булгаков писал в русле русской культурной традиции. Пелевин — совершенно иное. Не то чтобы журнал “Москва” для него закрыт, сам Пелевин никогда в “Москву” не придёт. Есть авторы, которые никогда в наш журнал не придут. Их немного.
А Виктор Пелевин — неплохой стилист. Стиль — это всего лишь способ подачи. Все-таки важно, что ты подаёшь. Хотя для меня пелевинский способ подачи неприемлем. Я пробовал так писать. И чувствую, поскольку ничем не связан, пойдёт легко, масса всевозможных ассоциаций так и льётся, при этом используются всевозможные известные имена, на которые читатель будет реагировать... Это освобождает. Но при этом не оставляет ощущение, будто делаешь что-то вредное, неприличное.
— Некоторые литераторы говорят абсолютно противоположное, мол, не важно, о чём пишешь, главное — текст, качество текста.
— Что такое качество текста? Можно ли так говорить применительно к тому же Достоевскому? В его произведениях поражает совсем другое. Может быть, я не вполне прав, но мне кажется, что началось всё от Бунина. Далее мне видится вектор в направлении Набокова. И так дальше. В конце концов становится просто наплевать на то, какая идея в произведении, какая мысль, настроение. О чём там, собственно, написано, и не вспомнить. Помнишь только, что текст потрясающий, а сюжет куда-то исчез.
— Вы преподаёте в литинституте. Что можете сказать о нынешнем литинститутском поколении?
— Сегодня литературный институт ничего не даёт. Писатель в наши дни — абсолютный ноль. И тем не менее люди идут учиться и конкурс есть. Это говорит о том, что всё равно жива в человеке творческая жилка, пытается он переосмыслить действительность. У многих моих студентов чувствуется, конечно же, влияние концепции о первичности текста. Но если упоминать о недостатках, то следует отметить, что многие из начинающих писателей совершенно не читают. Помните старый анекдот: “Чукча — не читатель, чукча — писатель”?.. Много времени у них отнимают телевизор, компьютер. В моей юности этого не было. Поэтому мы читали...
P. S. Похоронен Леонид Бородин на новом кладбище посёлка Реммаш.
Елена Бородина (дочь писателя):
— В деревне Шубино у папы был дом. Мы купили его, когда отец освободился после второго срока. Сергиев Посад ему нравился.
А ещё он часто ездил на рыбалку на загородные пруды. Он ведь был заядлым рыбаком, хотя рыбу не ел.
